к ночи Бейлор решил предложить лидеру мятежников еще один шанс сдаться. Он послал к пожарной каланче пожилого человека с белым платком, привязанным к зонтику, но этот мужественный гражданин не смог убедить Брауна согласиться на безоговорочную капитуляцию, и хотя были предприняты еще две попытки, Браун не сдался - он не сдастся, если ему не позволят уйти с теми из его людей, кто остался в живых, и телами убитых. Полковник Бэйлор не мог принять такие условия, и Браун должен был это понимать.
Последнюю попытку убедить Брауна сдаться предпринял капитан Синн из ополчения Фредерика, который позвонил в пожарную каланчу и был приглашен Брауном внутрь. Синн застал его в мече Фридриха Великого, с карабином "Шарпс", с большим ножом "боуи" на поясе и полным жалоб на то, что его людей "перестреляли как собак", когда они несли флаги перемирия. Синн довольно грубо ответил, что люди, взявшие в руки оружие против собственного правительства, "должны ожидать, что их перестреляют, как собак". Браун не стал возмущаться, а просто ответил, что "он взвесил ответственность и не должен от нее уклоняться". Он настаивал на том, что его последователи "не убивали безоружных людей", но Синн указал на то, что мэр был безоружен, когда его убили. Браун сказал, что если это так, то он "глубоко сожалеет об этом". Эти два человека, хотя и были противниками, явно уважали друг друга. Синн перешел улицу к отелю и вернулся с хирургом, чтобы осмотреть раны сына Брауна Уотсона; хирург сразу увидел, что молодой человек умирает и что ничего больше нельзя сделать, кроме как устроить его как можно удобнее.
После ухода капитана Синна и хирурга люди Брауна и его пленники устроились на ночь, как могли, в полной темноте и холоде его крошечного "форта". Браун, имея за плечами опыт войны в Канзасе, велел своим людям зарядить все винтовки и сложить их у бойниц, чтобы не пришлось перезаряжать при нападении; затем они с полковником Вашингтоном сели за стол и дружески поболтали, и Браун заверил Вашингтона, что вернет меч президента Вашингтона неповрежденным, поскольку это, похоже, было главной заботой Вашингтона. Время от времени Оливер Браун стонал и умолял избавить его от мучений, на что отец отвечал ему сначала: "О, ты это переживешь", а затем более резко: "Если ты должен умереть, умри как мужчина".
Многие биографы Брауна отмечают резкость этих замечаний умирающему сыну, и, конечно, для современного уха они звучат бесчувственно, но любовь Брауна к сыновьям и скорбь об их утрате были сильны, вне всяких сомнений: его дух был ветхозаветным, а не новозаветным, и, подобно Аврааму, его подчинение воле Бога было абсолютным и беспрекословным. Если Господь потребовал принести в жертву еще двух его сыновей, чтобы положить конец рабству, значит, так тому и быть. Его мальчики и он сам должны были принять волю Бога с мужеством, как это сделал Исаак на горе Мориа: отсюда и суровый совет Оливеру "умереть как мужчина".
К одиннадцати часам Оливер замолчал, и Браун сказал: "Думаю, он мертв". Тихое дыхание Уотсона Брауна свидетельствовало о том, что он еще жив, хотя бы чуть-чуть. Внутри пожарного домика, большую часть которого занимали две пожарные машины со шлангами, находились два мертвых или умирающих мальчика; тело одного из последователей Брауна, убитого при стрельбе через щель между главными дверями; сам Браун и пять его людей, вооруженных винтовками и револьверами Шарпса; полковник Вашингтон и еще десять заложников. Это было маленькое, тесное помещение, и не могло не радовать то, что около часа ночи на смену ополченцам пришли морские пехотинцы Ли: сапоги грохотали в унисон, приказы отдавались и четко выполнялись - появление регулярных войск могло означать только то, что штурм неминуем.
Ли тщательно продумывал свои планы. Теперь, когда пожарная каланча была окружена пехотинцами, он был уверен, что никто не сможет сбежать. Он приказал лейтенанту Грину выделить группу из двенадцати человек для штурма, плюс троих особо крепких, чтобы выбить двери кувалдами, и вторую группу из двенадцати человек, чтобы войти следом за ними, когда главная дверь будет взломана, и дал понять, что все они войдут с незаряженными винтовками - чтобы пощадить заложников, штурм должен был вестись штыками; выстрелов не должно было быть. У Грина не было даже револьвера - поскольку приказ пришел из Белого дома, он предполагал, что его морские пехотинцы срочно требуются для выполнения каких-то церемониальных обязанностей. Они были одеты в парадную форму, а он вместо пистолета и более тяжелой шпаги, которые он обычно носил на поясе, идя в бой, был вооружен лишь своим офицерским парадным мечом - знаменитым "мамелюком" морской пехоты в память о штурме Триполи, с простой рукоятью из слоновой кости и тонким изогнутым клинком, изысканным, декоративным, но хлипким оружием, предназначенным скорее для церемонии, чем для боя. Майор Рассел, начальник расчета, как офицер, не участвующий в боевых действиях, имел при себе только ротанговый рубильник, но, будучи морскими пехотинцами, эти офицеры не были обескуражены перспективой штурмовать здание практически безоружными.
С первыми лучами солнца Дж. Э. Б. Стюарт должен был подойти к двери и зачитать лидеру мятежников - предполагалось, что его зовут Айзек Смит - письмо Ли. Кем бы ни был Смит, Ли считал само собой разумеющимся, что условия его письма не будут приняты, и хотел, чтобы морские пехотинцы как можно быстрее перешли в "ближний бой", как только это произойдет. Скорость и концентрированная жестокость штурма - лучший способ гарантировать, что никто из заложников не пострадает. В тот момент, когда "Смит" отвергнет условия Ли, Стюарт должен был поднять фуражку, и морская пехота ворвется внутрь.
С рассветом Стюарт спокойно двинулся к дверям, неся белый флаг и послание Ли. Через щель он увидел знакомое лицо и дуло карабина Шарпса, направленное прямо ему в грудь с расстояния в несколько дюймов - после того как его схватили, Джон Браун заметил, что мог бы стереть Стюарта как комара, если бы решил это сделать. "Когда Смит впервые подошел к двери, - напишет позже Стюарт, как будто встретил старого друга, - я узнал старого Осаватоми Брауна, который доставил нам столько хлопот в Канзасе".
Послание Ли не произвело особого впечатления на Джона Брауна, который продолжал доказывать, по словам Стюарта, с "восхитительным тактом", что ему и его людям следует позволить переправиться через Потомак и вернуться в свободный штат. Стюарт хорошо ладил со своим старым противником из Канзаса - за исключением различий во взглядах на законность рабства, они были людьми одного
